Dream On, Dreamer
Название: Транквилизаторы (не спрашивайте почему, все из-за песни).
Автор: Кактус
Бета: убилась
Жанр: ересь
Рейтинг: R (потому что так хочу
Дисклаймер: да не мое это!
Предупреждение: ООС, AU, почти что инцест, бред, реальная ересь, сопли-слюни, розовые и не только=)
От автора: бейте тапками и дубинками. Я все вынесу, я сильный!
читать дальше
Я бросаю усталый взгляд на кажущийся пустым бокал с прозрачной водой и мысленно растворяюсь в холодной жидкости. Так легче.
Я боюсь поднять глаза, потому что напротив сидишь ты и пристально вглядываешься в картину, висящую на стене позади меня. Делаю глубокий вдох, по капле заполняя легкие теплым, даже горячим воздухом с ароматом хвои.
Я молчу и невнимательно слушаю рассказ Джинни о том, как вы провели выходные, катаясь на лыжах. Все-таки маггловские привычки тебе не чужды, как не чужды и мне. Подушками пальцев проводишь по стеклянной поверхности низенького журнального столика и мгновенно отвечаешь улыбкой на нераслышанный вопрос Джинни. Наверное, картина очень красивая, раз ты настолько оторвался от нас.
Это и называется эгоизмом — не желать счастья близкому человеку. К своему огромному несчастью, меня этому в детстве не учили, поэтому я и не чувствую ревности, не хочу, чтобы Джинни к тебе охладела, или охладел ты к ней. Наоборот, я хочу, чтобы вы до конца жизни засыпались и просыпались в объятьях друг друга.
— Гермиона, с тобой все в порядке? — Джинни накрывает своей ладонью мою лежащую на подлокотнике руку и чуть сжимает ее.
Да, конечно. Просто я устала, сегодня на работе пришлось побегать.
Улыбаюсь, не смея повернуть голову в твою сторону. Ты ведь понял, что соврала, не так ли?
— Наверное, опять Темные волшебники чудят? — весело говорит Джинни.
Конечно. Только этим волшебникам по тринадцать-четырнадцать лет. Просто балуются запрещенным. Запретный плод всегда сладок, и это аксиома.
— Ох уж эти дети! — Джинни добродушно улыбается, наверное, представляя вашего будущего ребенка.
Это и называется ревностью — чувствовать, как внутри расползается черное дегтярное пятно. И где-то в прихожей часы отсчитывают ровно полночь. Я и не заметила, как просидела у вас три часа.
В принципе, уже мало что имеет значение в моей никчемной жизни, не так ли? Остается только со стороны наблюдать за вами.
— Послушай, Гарри, поговори с Гермионой. С ней, кажется что-то не так, — слышу приглушенный шепот Джинни в прихожей, объясняющей Гарри его простую каждодневную работу — быть моим другом.
— Боже, Джин, ты такая парникерша, — отмахивается он, — но я все равно сделаю это ради тебя.
Конечно, ты ведь не привык к тому, что я показываю, будто меня что-то тревожит или волнует, ведь я сильный друг, и личность не слабая. Ты привык к тому, что я помогаю, а не мне. И помнишь, сколько раз в Хогвардсе я спасала вас с Роном? А вы меня? Уж, наверняка, меньше. Только тогда ты был внимательнее.
Парадокс, но сейчас, когда ты всего лишь в нескольких от меня сантиметрах, я тебя не чувствую, точнее, тебя нет рядом.
Ты, словно прозрачная, точно такая же, как и в бокале на столике, вода, которая ускользает сквозь пальцы.
Наверное, это и называется быть другом — бояться показать, будто с тобой что-то не то, лишь бы ты не волновался, лишь бы ты не испытывал неудобства или вину. Непростительно было бы с моей стороны наваливать на тебя свои проблемы, потому что иначе ты станешь переживать, я ведь тебя знаю, станешь искать выход или причину. Знаешь, Гарри, ты самый лучший в мире друг, но только тогда, когда рядом никого нет, когда никто не видит, что на самом деле ты понимаешь намного больше, чем кажется на первый взгляд, и сейчас вот ты слишком похож на Гарри, которому четырнадцать лет.
— Так ты уверена, что с тобой все нормально? Или я все расскажу Рону, и он от тебя не отстанет, и я не отстану.
Нет, что ты, Гарри, какие у меня могут быть проблемы? То есть, разве Гермиона Грейнджер тот человек, у которого будет ломаться жизнь из-за того, что у нее что-то случилось? Брось, глупости все это.
— И все равно, Герми, по-моему тебя что-то тревожит. Расскажи, а? Я уверен, что смогу помочь.
Ты накрываешь своей ладонью мою руку и улыбаешься. Так, как раньше, когда нам было по тринадцать лет.
Все это похоже на игру. Такую дешевую никому не нужную игру, Гарри. Потому что я играю, ты играешь, Джинни играет — все, все мы бездарные актеры на зашарканной пустой сцене, а в зале нет ни одного зрителя, которые были тогда, раньше, когда ты был Надеждой всего магического мира. Они нас покинули, а мы продолжаем играть, но теперь уже ради себя, друг для друга. Это неправильно, это противоестественно для нас, точнее, для тебя. Ты ведь не такой, Гарри.
Джинни слишком счастлива, чтобы видеть, каким печальным взглядом смотрит Гарри в окно во время дождя, и как долго он разглядывает пойманный когда-то давно снитч, и как он лениво перелистывает «Еженедельный пророк» десятилетней давности, когда напечатали статью про него и Гермиону, как он грустнеет, смотря на их общую фотографию.
Всего этого не видно.
— Я тебе спуску не дам, Гермиона, пока ты не расскажешь, что произошло. Я ведь волнуюсь.
Белый город, белые дома, белый холод, и, кажется, лица выцветают, становятся белыми масками, за которыми не видно ни морщин, ни блеска глаз. И только мы сидим в гостиной напротив друг друга, как в былые времена, слушаем мерное тиканье, доносящееся из прихожей и тихий голос Джинни, что-то напевающей за готовкой ужина. Молчим.
А разве нужны здесь слова? Разве имеют они хоть какое-то значение? Да бесполезно это все, и зря я к вам пришла. Нужно было идти домой, чтобы не тревожить вас.
Знаешь, говорю, мне домой пора, а то завтра рано вставать.
— Разве завтра не суббота? — удивленно вскидываешь брови.
Кстати, а почему бы тебе не сходить к парикмахеру? Волосы-то отрасли.
— Да ну, — отмахиваешься, — как-нибудь на днях схожу.
И я тебя на работе не видела весь день, где ты был?
— На пятом этаже. Там дела кое-какие поправлял, а у Джона дочь оказывается родилась, мы потом часа четыре отмечали, точнее, они отмечали, а я потом их развозил по домам.
Хех, как всегда. Ты не меняешься.
— А помнишь, как мы с тобой одни в лесу коротали вечера?
Вздрагиваю и отстраняюсь. К чему это ты клонишь? И зачем вспоминаешь то, что сгорело и прахом разнеслось по ветру.
— Просто...здорово тогда было.
Да, без Рона, без Джинни, без Волдеморта, только ты и я. Действительно здорово.
Неплохо, отвечаю, хотя без душа было тяжеловато.
— Да ну тебя.
...Холодом обжигающее дыхание на щеках, тонкие прохладные пальцы на шее, горящие зеленые глаза напротив, теплый мягкий поцелуй.
И почему я не сопротивляюсь? И почему не стыдно мне, ведь совсем рядом Джинни и ваш пока еще не родившийся первенец.
С коих пор у меня кружится голова, и силы уходят прочь?
И почему дрожат колени, и мир, подобно мозаике, рассыпается в прах?
Тебе не кажется, будто мы хватаемся за ветку, которая вот-вот преломится напополам?
В комнату заходит Джинни, а мы сидим напротив друг друга и мирно беседуем о завтрашнем дне. Наверное, ее напугала внезапно повисшая в воздухе тишина.
И тогда комната перестала казаться знакомой, а земля — твердой. То, что мы натворили, называется убийством. Мы только что убили дружбу и две семьи. Это слишком много для одного невинного поцелуя.
Между ними уже давно нечто большее, чем просто любовь или обыкновенная привязанность. Между ним — годы, прожитые бок о бок, общие слезы и счастье, общие проблемы и решения. И нити, что держат их рядом, что связывают их, настолько прочные, что становится ясно — они не могут друг без друга. И страх потерять дружбу, которую укрепило время, становится все шире и шире.
Именно поэтому она хватает сумочку и бежит из дома, садится в первый попавшийся маггловский автобус, едет в неизвестном направлении и плачет, лицом уткнувшись во влажные от слез ладони.
И поэтому он долго-долго смотрит в окно, ей вслед, мысленно прощаясь с той Гермионой, которую знал.
Он говорит Джинни: «Все нормально».
Он целует ее на ночь и поднимается на второй этаж.
Он снимает рубашку и ложится на кровать.
Холодный шелк кажется мокрым и слишком скользким. И темнота здесь какая-то пустая, прохладная.
Я говорю «прощай» прошлому и тебе, Гермиона.
Я говорю «нет» тому чувству, что пару минут назад вспыхнуло в душе. Но все равно ты со мной, как ночной кошмар, как ветер и как холодный дождь осенним вечером.
Автор: Кактус
Бета: убилась
Жанр: ересь
Рейтинг: R (потому что так хочу
Дисклаймер: да не мое это!
Предупреждение: ООС, AU, почти что инцест, бред, реальная ересь, сопли-слюни, розовые и не только=)
От автора: бейте тапками и дубинками. Я все вынесу, я сильный!
читать дальше
Настал час, когда это должно было произойти.
Многие не были готовы в тот день, и мир был пуст,
Лишен времени и жизни, а земля, ком твердой глины,
Замерла в тихой бездне. Не было даже туч, тьма
Справлялась и без них. Она была повсюду, она была миром.
Каста
Многие не были готовы в тот день, и мир был пуст,
Лишен времени и жизни, а земля, ком твердой глины,
Замерла в тихой бездне. Не было даже туч, тьма
Справлялась и без них. Она была повсюду, она была миром.
Каста
Я бросаю усталый взгляд на кажущийся пустым бокал с прозрачной водой и мысленно растворяюсь в холодной жидкости. Так легче.
Я боюсь поднять глаза, потому что напротив сидишь ты и пристально вглядываешься в картину, висящую на стене позади меня. Делаю глубокий вдох, по капле заполняя легкие теплым, даже горячим воздухом с ароматом хвои.
Я молчу и невнимательно слушаю рассказ Джинни о том, как вы провели выходные, катаясь на лыжах. Все-таки маггловские привычки тебе не чужды, как не чужды и мне. Подушками пальцев проводишь по стеклянной поверхности низенького журнального столика и мгновенно отвечаешь улыбкой на нераслышанный вопрос Джинни. Наверное, картина очень красивая, раз ты настолько оторвался от нас.
Это и называется эгоизмом — не желать счастья близкому человеку. К своему огромному несчастью, меня этому в детстве не учили, поэтому я и не чувствую ревности, не хочу, чтобы Джинни к тебе охладела, или охладел ты к ней. Наоборот, я хочу, чтобы вы до конца жизни засыпались и просыпались в объятьях друг друга.
— Гермиона, с тобой все в порядке? — Джинни накрывает своей ладонью мою лежащую на подлокотнике руку и чуть сжимает ее.
Да, конечно. Просто я устала, сегодня на работе пришлось побегать.
Улыбаюсь, не смея повернуть голову в твою сторону. Ты ведь понял, что соврала, не так ли?
— Наверное, опять Темные волшебники чудят? — весело говорит Джинни.
Конечно. Только этим волшебникам по тринадцать-четырнадцать лет. Просто балуются запрещенным. Запретный плод всегда сладок, и это аксиома.
— Ох уж эти дети! — Джинни добродушно улыбается, наверное, представляя вашего будущего ребенка.
Это и называется ревностью — чувствовать, как внутри расползается черное дегтярное пятно. И где-то в прихожей часы отсчитывают ровно полночь. Я и не заметила, как просидела у вас три часа.
В принципе, уже мало что имеет значение в моей никчемной жизни, не так ли? Остается только со стороны наблюдать за вами.
— Послушай, Гарри, поговори с Гермионой. С ней, кажется что-то не так, — слышу приглушенный шепот Джинни в прихожей, объясняющей Гарри его простую каждодневную работу — быть моим другом.
— Боже, Джин, ты такая парникерша, — отмахивается он, — но я все равно сделаю это ради тебя.
Конечно, ты ведь не привык к тому, что я показываю, будто меня что-то тревожит или волнует, ведь я сильный друг, и личность не слабая. Ты привык к тому, что я помогаю, а не мне. И помнишь, сколько раз в Хогвардсе я спасала вас с Роном? А вы меня? Уж, наверняка, меньше. Только тогда ты был внимательнее.
Парадокс, но сейчас, когда ты всего лишь в нескольких от меня сантиметрах, я тебя не чувствую, точнее, тебя нет рядом.
Ты, словно прозрачная, точно такая же, как и в бокале на столике, вода, которая ускользает сквозь пальцы.
Наверное, это и называется быть другом — бояться показать, будто с тобой что-то не то, лишь бы ты не волновался, лишь бы ты не испытывал неудобства или вину. Непростительно было бы с моей стороны наваливать на тебя свои проблемы, потому что иначе ты станешь переживать, я ведь тебя знаю, станешь искать выход или причину. Знаешь, Гарри, ты самый лучший в мире друг, но только тогда, когда рядом никого нет, когда никто не видит, что на самом деле ты понимаешь намного больше, чем кажется на первый взгляд, и сейчас вот ты слишком похож на Гарри, которому четырнадцать лет.
— Так ты уверена, что с тобой все нормально? Или я все расскажу Рону, и он от тебя не отстанет, и я не отстану.
Нет, что ты, Гарри, какие у меня могут быть проблемы? То есть, разве Гермиона Грейнджер тот человек, у которого будет ломаться жизнь из-за того, что у нее что-то случилось? Брось, глупости все это.
— И все равно, Герми, по-моему тебя что-то тревожит. Расскажи, а? Я уверен, что смогу помочь.
Ты накрываешь своей ладонью мою руку и улыбаешься. Так, как раньше, когда нам было по тринадцать лет.
Все это похоже на игру. Такую дешевую никому не нужную игру, Гарри. Потому что я играю, ты играешь, Джинни играет — все, все мы бездарные актеры на зашарканной пустой сцене, а в зале нет ни одного зрителя, которые были тогда, раньше, когда ты был Надеждой всего магического мира. Они нас покинули, а мы продолжаем играть, но теперь уже ради себя, друг для друга. Это неправильно, это противоестественно для нас, точнее, для тебя. Ты ведь не такой, Гарри.
Джинни слишком счастлива, чтобы видеть, каким печальным взглядом смотрит Гарри в окно во время дождя, и как долго он разглядывает пойманный когда-то давно снитч, и как он лениво перелистывает «Еженедельный пророк» десятилетней давности, когда напечатали статью про него и Гермиону, как он грустнеет, смотря на их общую фотографию.
Всего этого не видно.
— Я тебе спуску не дам, Гермиона, пока ты не расскажешь, что произошло. Я ведь волнуюсь.
Белый город, белые дома, белый холод, и, кажется, лица выцветают, становятся белыми масками, за которыми не видно ни морщин, ни блеска глаз. И только мы сидим в гостиной напротив друг друга, как в былые времена, слушаем мерное тиканье, доносящееся из прихожей и тихий голос Джинни, что-то напевающей за готовкой ужина. Молчим.
А разве нужны здесь слова? Разве имеют они хоть какое-то значение? Да бесполезно это все, и зря я к вам пришла. Нужно было идти домой, чтобы не тревожить вас.
Знаешь, говорю, мне домой пора, а то завтра рано вставать.
— Разве завтра не суббота? — удивленно вскидываешь брови.
Кстати, а почему бы тебе не сходить к парикмахеру? Волосы-то отрасли.
— Да ну, — отмахиваешься, — как-нибудь на днях схожу.
И я тебя на работе не видела весь день, где ты был?
— На пятом этаже. Там дела кое-какие поправлял, а у Джона дочь оказывается родилась, мы потом часа четыре отмечали, точнее, они отмечали, а я потом их развозил по домам.
Хех, как всегда. Ты не меняешься.
— А помнишь, как мы с тобой одни в лесу коротали вечера?
Вздрагиваю и отстраняюсь. К чему это ты клонишь? И зачем вспоминаешь то, что сгорело и прахом разнеслось по ветру.
— Просто...здорово тогда было.
Да, без Рона, без Джинни, без Волдеморта, только ты и я. Действительно здорово.
Неплохо, отвечаю, хотя без душа было тяжеловато.
— Да ну тебя.
...Холодом обжигающее дыхание на щеках, тонкие прохладные пальцы на шее, горящие зеленые глаза напротив, теплый мягкий поцелуй.
И почему я не сопротивляюсь? И почему не стыдно мне, ведь совсем рядом Джинни и ваш пока еще не родившийся первенец.
С коих пор у меня кружится голова, и силы уходят прочь?
И почему дрожат колени, и мир, подобно мозаике, рассыпается в прах?
Тебе не кажется, будто мы хватаемся за ветку, которая вот-вот преломится напополам?
В комнату заходит Джинни, а мы сидим напротив друг друга и мирно беседуем о завтрашнем дне. Наверное, ее напугала внезапно повисшая в воздухе тишина.
И тогда комната перестала казаться знакомой, а земля — твердой. То, что мы натворили, называется убийством. Мы только что убили дружбу и две семьи. Это слишком много для одного невинного поцелуя.
Между ними уже давно нечто большее, чем просто любовь или обыкновенная привязанность. Между ним — годы, прожитые бок о бок, общие слезы и счастье, общие проблемы и решения. И нити, что держат их рядом, что связывают их, настолько прочные, что становится ясно — они не могут друг без друга. И страх потерять дружбу, которую укрепило время, становится все шире и шире.
Именно поэтому она хватает сумочку и бежит из дома, садится в первый попавшийся маггловский автобус, едет в неизвестном направлении и плачет, лицом уткнувшись во влажные от слез ладони.
И поэтому он долго-долго смотрит в окно, ей вслед, мысленно прощаясь с той Гермионой, которую знал.
Он говорит Джинни: «Все нормально».
Он целует ее на ночь и поднимается на второй этаж.
Он снимает рубашку и ложится на кровать.
Холодный шелк кажется мокрым и слишком скользким. И темнота здесь какая-то пустая, прохладная.
Я говорю «прощай» прошлому и тебе, Гермиона.
Я говорю «нет» тому чувству, что пару минут назад вспыхнуло в душе. Но все равно ты со мной, как ночной кошмар, как ветер и как холодный дождь осенним вечером.
@музыка: Розовые очки - А там - пыль
@настроение: нормики
@темы: angst, Проза, Написанное, Гарри Поттер, Гарри/Гермиона, OOC, drama, Фанфикшн, Творчество