Dream On, Dreamer
Название: Непрощенные
Автор: Lucy Snoweон же Кактус
Бета: На этом месте могло бы быть ваше имя. (с)
Жанр: мракобесие
Рейтинг: детский
Персонажи: Аллен/Линали, Четырнадцатый/Линали, Тикки, Лави, Зима XD
Предупреждение: ООС, АУ, зима, ошибки
Размещение: запрещено! Тупой админ анимесайта одного, ты меня слышал?!
От автора: Для Анимебосса, только для него. И для вас, мою любимые
От автора 2: поперло меня на Алину. На Зиму, хотя ею у нас даже и не пахнет…
читать дальше
Этого не должно было произойти.
Ни при каких условиях, ни в одном из планов – запасных или основных, ни в одном из пересчитанных на много-много шагов вперед ходов.
Это относилось к чему-то из области фантастики и подлого, гнусного и трусливого предательства, что не могло стоять рядом с его именем – нежным, родным, почти ощутимо теплым.
Ни в одном из потрескавшихся сценариев неразборчивым почерком Судьбы не было столь крутого поворота, от которого все привычное поменялось на деаметрально противоположное – весна на осень, лето – на зиму.
Этого не должно было случиться ни в коем случае, ни в одной из Вселенных – этой или параллельной. В это невозможно было поверить, ровно как и невозможно было поверить в победу зла над добром вопреки установившимся правилам, по котором мир жил не одну сотню лет.
Через слезы, кровь, крики и немые всхлипы – она продолжала верить в то, чего на самом деле не было, но отказывалась принимать то, что произошло, то, что оказалось прописной истиной, отложившимся в истории отпечатком – потом уже сухим научным фактом, который в свою книгу занесет Лави или какой другой Историк.
Вопреки реальности, действительности и безжизненному «сейчас» в этой точке пространства, начавшегося размываться мутными кляксами и пятнами, - она отказывалась. Из последних сил. Под пеплом оседающих последних кусочков истлевшей надежды.
Она пальцами ловила легкий аромат весны, оставшийся тихим стуком от его несмелых, но торопливых шагов в сторону врага – во тьму, в которую они раз за разом окунали свои сердца и души, от которой они спасали других.
I wanted you to know,
That I love the way you laugh.
I wanna hold you high and steal your pain away.
I keep your photograph
And I know it serves me well.
I wanna hold you high and steal your pain.
Аллен знал, что Нои не умирают, и знал, что время все равно мерно капало, менялось, убегало в плюс бесконечность, но никогда не достигало конечной станции, за чертой которой начиналось что-то большее, чем просто бессмертие или бескрайность, и даже безграничность неба или выше – самого космоса не могло постичь того, что ждало всех за границей, которую переступать нельзя.
Аллен знал, что все имеет конец – финальную точку, после которой смысл – боли или тоски – терялся, и единственным выходом из темной грызущей душу жажды свободы из чужих, заполнивших голову мыслей, было забыться в потоке секунд, проносящихся мимо него, не задевая. Он просто сделал шаг с огромной пропасти, на границе которой балансировал который год, и если бы не данное когда-то обещание отчиму, давно бы утонул, не смог удержаться под порывистым ветром в самую спину.
Он мог бы сражаться до конца, до последней капли силы в изможденном теле, если бы не знал, что проще построить новый мир, чем пытаться защитить этот – уже давно погрязший в гнилостном болоте из зависти, ненависти и злобы. Порой он начинал понимать Ноев и их стремления очистить свет от такой низости, недостойной людей, только все это уже чувствовал Четырнадцатый, каким-то образом перемешавший свои и Уолкера мысли.
«Иногда стоит перешагивать через себя и отступать, чтобы потом не наделать глупостей, о которых будешь жалеть всю оставшуюся жизнь», - однажды сказал Комуи, отправляя на опасное задание больную Линали и не до конца оправившегося после очередной битвы Лави. Конечно, тогда Уолкер его не понял и только злился из-за этого необдуманного поступка, и лишь через пару месяцев понял, что правее Смотрителя в тот момент были только небеса.
Because I'm broken when I'm lonesome,
And I don't feel right when you're gone away
«Этим людям ничего иного не остается, кроме как убивать друг друга и упиваться смертями», - настойчиво твердит голос в голове, и Аллен, как мантру, повторяет слова, когда-то сказанные Линали о том, что вместе можно даже перевернуть Вселенную, главное – чтобы тебя крепко держали за руку.
«Не делай этого! Не делай вещей, о которых будешь потом жалеть!» - Уолкер кричал так, как никогда в жизни еще не кричал – испуганно, затравленно, будто в последний раз, и будто от его голоса, от того, насколько громко он закричит, будет зависеть завтра и следующая секунда. Истерика начала подниматься из глубин самого сердца и топить сознание. Она заполнила его – до краев.
И все, что видел Аллен, это тяжело поднимающуюся Линали, ее сжатые в кулачок сбитые руки, ее кровь, ее разодранное платье – будто его нарочно резали, потрошили, окунали в грязь, ее трясущиеся плечи, а он не мог встать, не мог заставить функционировать свои чертовы конечности, не мог найти в себе силы вырвать эту удушающую из груди боль. Не мог!..
Не мог вскочить на ноги и кинуться за ней. Не мог!..
Не мог догнать ее и успеть перехватить тонкие запястья. Нет мог!..
Он только тянул вперед руки и боялся. Боялся каждого ее неуверенного шага, каждого ее тяжелого вздоха, каждого всхлипа и тихих слов о том, что все будет хо-ро-шо.
Уолкер будто себя видел со стороны – так же как и Линали сейчас, он тысячу раз уходил за горизонт, тысячу раз делал точно такие же несмелые шаги вкупе с уверенностью в том, что его будут ждать, кусая губы и разбивая руки в кровь, сдирая и так уже обшарпанные обои на неровных стенах.
Правда теперь они просто поменялись ролями. Всего лишь поменялись… но цена за это была просто огромной – слишком большой, чтобы но мог просто так с этим смириться – не его, а ее жизнь.
Чужая, самая дорогая жизнь.
Чужая, самая дорогая улыбка.
Чужой, самый дорогой смех.
Самый дорогой…
«Линали, нет!»
Кажется, кричал даже не он, а что-то, что сидело внутри него – чужеродное, совсем ему не знакомое, но с точно такими же чувствами.
Она обернулась – медленно. Чуть наклонила голову набок и виновато улыбнулась. Вышло вымученно и как-то глуповато, слишком не к месту. Контраст этой улыбки и окружающего был просто убийственный. Убийственный настолько, что Аллен зажмурился от резко оборвавшейся жизни внутри себя.
«Есть вещи, о которых я никогда не буду жалеть».
И ушла – к противнику.
Уверенными шагами, пока Аллен пытался встать и кинуться за ней вдогонку, броситься в пекло вместо нее. Он умолял Небеса подарить ему возможность остановить ее – сейчас точную копию него самого.
И он поклялся, что никогда не простит ее, если она не вернется. Никогда не простит себя, если снова не увидит большие лучистые широко распахнутые фиалковые глаза.
Никогда!..
The worst is over now
And we can breathe again.
I wanna hold you high, you steal my pain away.
There's so much left to learn
And no one left to fight.
I wanna hold you high and steal your pain
«У каждого человека есть своя роль, и отыграть ее он должен на высоте, чтобы не портить всей постановки», - так говорил Лави, когда не был настроен шутить и дурачиться. Так говорил он, когда зимняя стужа заползала к нему в сердце начинала там плести свои тоненькие-тоненькие прозрачные ленточки-паутинки.
Аллен сидел возле него на выпотрошенном кресле – у самого окна, от которого отходил дымоподобный холодок – дыхание Зимы.
«Лучше не играть с Судьбой в детские игры. Лучше подчиниться». Говорил он, конечно же, о себе и своей проблеме – стоять в сторонке и наблюдать за тем, как уходит время, унося с собой в Долину Смерти его друзей-экзорцистов с поля боя.
Говорил и не знал, что Аллен слушал его более чем внимательно.
«Предатели – самые низкие существа», - отвечал Аллен и не знал, что Лави, потонувший в своих мыслях, все же услышал его. Услышал и выцарапал эти слова на своем сердце острой бритвой.
«Нои живут вечно, поэтому вскоре все оставленные тобою друзья погибнут, и некого будет тебе стыдиться», - вероятнее всего скажет этот отморозок Тикки и обязательно ехидно улыбнется, внутренне радуясь тому, что победил в этот раз он – и не важно, что победа в картах и в жизни весят немного по-разному и смысл несут отличный друг от друга. Ключевое слово и там, и там – победа.
«Пусть уж лучше время унесет их жизни, чем это сделаешь ты», - скажет та сторона, которая оживает только под лучами бедного исхудалого солнца, из последних сил греющего рабочие районы старого доброго Лондона. Сторона, которой есть что терять. Сторона, которая сейчас понимает его лучше, чем тот же Лави, потонувший в своих раздумьях.
Cause I'm broken when I'm open
And I don’t feel like I am strong enough.
Cause I'm broken when I'm lonesome
And I don't feel right when you're gone away.
Четырнадцатый никогда особо не любил эти районы – грязные, будто немытые беспризоники-воришки, слишком рано выбрашиеся из-под теплого маминого крыла и избитые тонкой черной плеткой жизни. Подобные этому места вызывали у него не омерзение, а удушающее чувство растерянности и пульсирующей внутри пустоты. Он будто что-то здесь потерял – что-то важное, что-то близкое не ему, а его существу.
И он искал это уже полжизни, уже половину своей новой жизни – той, которую ему подарили Небеса и маленький седоволосый мальчик.
Искал и не находил. Иногда подходил близко, слишком близко, чтобы найти в себе силы увидеть то, что способно изменить его более-менее устоявшуюся жизнь.
Слишком близко, чтобы у него хватило смелости посмотреть в глаза тому, что сильнее него в несколько раз.
Слишком близко – и он убегал обратно в свой дворец на краю Лондона, подальше от этого грязного района нищеты и вечных болезней, очага туберкулеза, логова зависти и отчаяния.
Примостившиеся с обеих сторон старые лавчонки с совершенно ненужным мусором тянулись и тянулись, казалось, до бесконечности. И он прекратил дышать, пока на горизонте не мелькнули деревянные стены, ограждавшие этот район от остального города.
Эта земля кричала под ногами – он слышал крики и голоса, молитвы. И пахло здесь смертью, кровью, болью – этого не смог укрыть даже вчерашний, но все еще белоснежный, все еще кристальный, больше похожий на просыпанную соль снег. И он чувствовал, что его связывают с этим местом отнюдь не презрение и пренебрежение – что-то большее, чем просто воспоминания того мальчика, которого он заменил в этом мире…
… Заменил.
Встал на чужое место…
… Отобрал чужую роль.
… Всего лишь замена, всего лишь второй после него – мальчишки-неудачника, который даже в любви признаться не нашел силы.
И почему этот идиот Тикки выбирает самые бедные районы Лондона, чтобы спрятаться, отдохнуть и просто слинять с работы?!
Слишком знакомый запах.
Слишком яркое солнце.
Слишком знакомая фигура.
Слишком громко все говорят!..
Слишком знакомые глаза.
Слишком белый снег для этой грязной, выброшенной Зимы.
Слишком знакомая боль.
Слишком долго он не может найти Тикки.
Слишком знакомые чувства.
Слишком задержался в это помойке в компании отбросов человечества.
Слишком знакомо дрожит сердце…
Слишком теплая осень цветет в душе.
«Ли… на… ли…»
Имя прекраснее самих лилий под проливных летним дождем. Нежнее только что распустившихся, стыдливо покрасневших роз в саду. Ближе маминого теплого запаха.
Сколько времени прошло? Сколько скурено дней? Сколько отравлено воздуха? Сколько прогнано ночей?..
И не сосчитать, если попытаться, только память предательски четко помнит то, чего помнить и не должна, что должна была отрезать – ампутировать, как ампутируют конечности будущим калекам и инвалидам.
«Ли… на… ли…»
Совсем незнакомое имя, совсем незнакомая жизнь – чужой прошлое, прошлое того, кого больше нет в живых. Нет ведь?..
Четырнадцатый знал, что вернется обязательно победителем, знал, что план – до гениальности простой – сработает, как самые точные – швейцарские – часы.
Совсем незнакомая фигура, совсем чужие мысли – в его голове?
Четырнадцатый был уверен в том, что выкинуть Уолкера из собственного тела не составит труда, нужно было только дождаться идеального момента и ударить мальчишку побольнее, чтобы он прекратил воевать за себя.
Совсем незнакомый запах умирающих лилий и совсем незнакомая бьющаяся, подобно сердцу, тоска в груди.
Неужели он что-то пропустил? Неужели в его плане оказались тонкие стенки и тайные ходы?
Совсем незнакомые глаза ночного неба, совсем незнакомая дрожь в коленях.
- Линали?.. это ведь ты?
Cause I'm broken when I'm open
And I don’t feel like I am strong enough.
Cause I'm broken when I'm lonesome
And I don't feel right when you're gone away.
Две попытки жить. Первая – замужество, вторая – рождение чужого ребенка.
Две попытки начать все заново – с чистого листа, с первой строчки. Две постановки на одной сцене с одним актером – на осколках прошлой жизни, на слезах, на криках, на разочаровании.
Маленькие три смерти – с его уходом, с уходом мужа и ребенка – уже в небо.
Три маленькие смерти как три круга ада. Как немые потоки холодных слез. Как шепот – бессвязный и безумный, как проклятье, как заклятье.
Она чувствовала, как ее трогала Зима. Там, внутри.
Она чувствовала, как Зима забирала ее к себе – в объятья, но уже после того, как оставила свою отметину.
Она видела, как Зима связывала их белыми узорами-лентами, привязывала руку к руке, ногу – к ноге, чтобы не убежала, не оставила.
Она видела, как серые птицы разбивались о камни, как кричали.
Она видела, как падало небо – на плечи, на дрожащие ладони маленькими холодными снежинками.
Она видела, как уходило солнце. Как затухала улыбка.
Ребенок. Девушка. Женщина. Всего лишь маленькая жизнь, всего лишь маленькие чувства, всего лишь маленькие мечты.
Вечная спутница Зимы. Вечная ее пленница. Подруга. Сестра. Почти что дочь или наподобие постоянного клиента в этот безразличный холод и безликие снежные барханы, обвивающий веточки иней, легкие снежинки с неба.
Израсходовала жизней даже больше, чем ей было подарено.
You're gone away
You don't feel me here... anymore
- Аллен?! Аллен! Стой!
Ее удержали только сильные руки Канды, вцепившиеся ей в запястья и оттащившие ее обратно. Ее удержали только улыбки врагов – уверенные, наглые. И тени от них расползались по полу, подобно злым шипящим змеям. Змеи эти шипели, совсем как волны того моря, в котором утонула ее первая жизнь и из ада которого достала ее Чистая Сила.
- Аллен, я прошу, не делай этого! Не смей этого делать, Аллен, ты меня слышишь?!!
Вырывалась из мертвой хватки, брыкалась, лязгалась, кричала – так громко, как могла, и почти не плакала. И даже не сопротивлялась, когда Юу почти что выплюнул низкое «предатель» в спину уходящему Уолкеру.
Развернулась Драма. Заиграли первые, еще слепые аккорды пианино. Еще не начала свой монолог скучная Зима, и даже зритель не успел подготовиться, как зал заполнился песней, слезами, болью, выходящей из-под тонких и умелых пальцев пианиста.Он обернулся – медленно. Чуть наклонил голову набок и виновато улыбнулся. Вышло вымученно и как-то глуповато, слишком не к месту. Контраст этой улыбки и окружающего был просто убийственный. Убийственный настолько, что Линали зажмурилась от резко оборвавшейся жизни внутри себя.
- Желаю тебе сдохнуть, Уолкер, - попрощался с ним Канда.
Тикки смеялся, как сумасшедший. Радовался своей победе над этим чудаковатым мальчиком, которого он принял за старикашку при их первой встрече. Радовался и убедился в том, что сил у этого пацана больше, чем у легендарного Четырнадцатого.
Роад ликовала. Граф – уже прекратил радоваться и строил планы на будущее.
Только Тикки понимал, что спектакль еще не окончен, и опускать занавес рано.
You're gone away
You don't feel me here... anymore
- Линали?
И произнес это Четырнадцатый раньше, чем успел сообразить, что перед ним стоит экзорцистка, бывшая экзорцистка Линали Ли, сестра Смотрителя Комуи… та, которая звала Аллена Уолкера обратно, та, ради которой мальчишка и сдался, ради жизни которой дал себе умереть.
Умереть ненадолго.
Потому что память у них одна – на двоих. И чувства тоже на двоих. И сердце – его не до конца. Аллен продолжал жить, правда, глубоко-глубоко в подсознании.
И пока жил Четырнадцатый, жил и он, Уолкер.
И теперь, теряя самого себя, проигрывая, казалось бы, совсем бесполезному мальчику, умершему, какому-то призраку, Четырнадцатый понял, как был прав Тикки, когда говорил о том, что людские чувства способны творить чудеса.
- Линали, это ведь ты, так?
Сгорбленная фигура остановилась и вся будто задрожала, став при этом меньше раза в два…
… Боялась.
Этого незнакомого голоса или себя?..
Обернулась.
Вздрогнул Аллен.
В глазах этого почти незнакомого человека мелькнуло то, что отдалось тупой болью в ее выпотрошенном сердце. Это был Аллен. Ее Аллен, ее любовь – похороненная, сгнившая, но все еще живая.
А Зима плакала белыми кристаллами слез, омывая историю с печальным концом.
Она стыдливо опустила глаза и попыталась прикрыться трясущимися руками свое обезображенное временем лицо, в то время, как совсем молодой и точно такой же как и огромное количество лет назад Аллен, будто завороженный, смотрел на нее – старую, немощную, больную женщину.
Он сделал шаг к ней и попытался отнять от лица руки и заглянуть в глаза, ради которых он предал, умер и снова возродился. Ради которых уснул и снова проснулся в середине этой пустой, никому не нужной Зимы…
- Уйди!..
Закричала, как кричала, когда провожала его и своего ребенка в дальний путь.
Стыдилась самой себя, своего вида. Ненавидела его и любила – отчаянно, горячо, как в последний раз.
Он смотрел на нее, будто глотал свежий воздух после тюремной духоты, будто кожей ловил солнце после тьмы.
- Это же я – Аллен. Линали, неужели ты меня не узнаешь?
Узнала – как же. Даже не позволяла себе забывать, даже не разрешала памяти стирать. Каждую секунду вышивала на ладонях, каждый взгляд перевязывала лентами.
Не забывала – не имела право во имя того, что давало ей силы жить дальше, не сломаться, не упасть.
Каждый день выводила карандашами, чтобы не потекли контуры.
Каждую улыбку подкрашивала, чтобы не выцвело со временем.
И жила – им одним, умершим. Предавшим. Ушедшим. Дышала им, пока ее целовала Зима.
- Уйди!
По-прежнему закрывая морщинистое лицо иссохшими руками, кричала, отступая назад – от него подальше.
Лишь бы не увидел! Не засмеялся над ней, не бросил презренное «ты жалка» ей в лицо, лишь бы не сломил ее до конца… заблестели мокрые дорожки меж пальцев, и на холодный снег упали горячие капельки сожаления, боли и страха
- Уйди!!!
Ее разрывало изнутри.
- Прошу, уйди!
Как когда-то просила остаться, так сейчас умоляет уйти.
И Аллен отступает, так и не заглянув в ее глаза. В глаза, в цвет которых выкрасилась его жизнь, его дыхание, сердцебиение.
Плачет, как маленький ребенок, и даже не стирает слез.
И Аллен умирает под смехом вновь ожившего Четырнадцатого – порвана нить, удерживающая его до сих пор.
Оттоптаны сны. Разобраны слова, которые он берег в себе.
Прежний знакомый блеск в стальных глазах проходит, и человек, стоявший перед ней, будто преображается – искажается его лицо, лишаясь нежной детской красоты, кривятся губы, растягиваются, стареют руки, стареет душа.
Развернулась и под его недоуменный взгляд поплелась в свою лачугу, хромая на левую ногу – старый шрам из далекого прошлого.
Четырнадцатый снова выругался на нищих, просящих денег, на Тикки, ухитрившегося спрятаться так, что сам граф не отыщет при всем своем желании, на Зиму, которая некстати оказалась слишком холодной и слишком снежной для Лондона.
Пианино замолкло, как только Зима оборвала пение и непонятно почему рванула за сцену вся в слезах. Зрители недоуменно переглянулись, и пианист, грустно улыбнувшись, доиграл свою партию.
Под громкие аплодисменты был опущен занавес, и зал, все еще хранивший привкус слез Зимы и печальных нот инструмента, опустел слишком быстро. Драма закончилась.
Автор: Lucy Snowe
Бета: На этом месте могло бы быть ваше имя. (с)
Жанр: мракобесие
Рейтинг: детский
Персонажи: Аллен/Линали, Четырнадцатый/Линали, Тикки, Лави, Зима XD
Предупреждение: ООС, АУ, зима, ошибки
Размещение: запрещено! Тупой админ анимесайта одного, ты меня слышал?!
От автора: Для Анимебосса, только для него. И для вас, мою любимые
От автора 2: поперло меня на Алину. На Зиму, хотя ею у нас даже и не пахнет…
читать дальше
Этого не должно было произойти.
Ни при каких условиях, ни в одном из планов – запасных или основных, ни в одном из пересчитанных на много-много шагов вперед ходов.
Это относилось к чему-то из области фантастики и подлого, гнусного и трусливого предательства, что не могло стоять рядом с его именем – нежным, родным, почти ощутимо теплым.
Ни в одном из потрескавшихся сценариев неразборчивым почерком Судьбы не было столь крутого поворота, от которого все привычное поменялось на деаметрально противоположное – весна на осень, лето – на зиму.
Этого не должно было случиться ни в коем случае, ни в одной из Вселенных – этой или параллельной. В это невозможно было поверить, ровно как и невозможно было поверить в победу зла над добром вопреки установившимся правилам, по котором мир жил не одну сотню лет.
Через слезы, кровь, крики и немые всхлипы – она продолжала верить в то, чего на самом деле не было, но отказывалась принимать то, что произошло, то, что оказалось прописной истиной, отложившимся в истории отпечатком – потом уже сухим научным фактом, который в свою книгу занесет Лави или какой другой Историк.
Вопреки реальности, действительности и безжизненному «сейчас» в этой точке пространства, начавшегося размываться мутными кляксами и пятнами, - она отказывалась. Из последних сил. Под пеплом оседающих последних кусочков истлевшей надежды.
Она пальцами ловила легкий аромат весны, оставшийся тихим стуком от его несмелых, но торопливых шагов в сторону врага – во тьму, в которую они раз за разом окунали свои сердца и души, от которой они спасали других.
I wanted you to know,
That I love the way you laugh.
I wanna hold you high and steal your pain away.
I keep your photograph
And I know it serves me well.
I wanna hold you high and steal your pain.
Аллен знал, что Нои не умирают, и знал, что время все равно мерно капало, менялось, убегало в плюс бесконечность, но никогда не достигало конечной станции, за чертой которой начиналось что-то большее, чем просто бессмертие или бескрайность, и даже безграничность неба или выше – самого космоса не могло постичь того, что ждало всех за границей, которую переступать нельзя.
Аллен знал, что все имеет конец – финальную точку, после которой смысл – боли или тоски – терялся, и единственным выходом из темной грызущей душу жажды свободы из чужих, заполнивших голову мыслей, было забыться в потоке секунд, проносящихся мимо него, не задевая. Он просто сделал шаг с огромной пропасти, на границе которой балансировал который год, и если бы не данное когда-то обещание отчиму, давно бы утонул, не смог удержаться под порывистым ветром в самую спину.
Он мог бы сражаться до конца, до последней капли силы в изможденном теле, если бы не знал, что проще построить новый мир, чем пытаться защитить этот – уже давно погрязший в гнилостном болоте из зависти, ненависти и злобы. Порой он начинал понимать Ноев и их стремления очистить свет от такой низости, недостойной людей, только все это уже чувствовал Четырнадцатый, каким-то образом перемешавший свои и Уолкера мысли.
«Иногда стоит перешагивать через себя и отступать, чтобы потом не наделать глупостей, о которых будешь жалеть всю оставшуюся жизнь», - однажды сказал Комуи, отправляя на опасное задание больную Линали и не до конца оправившегося после очередной битвы Лави. Конечно, тогда Уолкер его не понял и только злился из-за этого необдуманного поступка, и лишь через пару месяцев понял, что правее Смотрителя в тот момент были только небеса.
Because I'm broken when I'm lonesome,
And I don't feel right when you're gone away
«Этим людям ничего иного не остается, кроме как убивать друг друга и упиваться смертями», - настойчиво твердит голос в голове, и Аллен, как мантру, повторяет слова, когда-то сказанные Линали о том, что вместе можно даже перевернуть Вселенную, главное – чтобы тебя крепко держали за руку.
«Не делай этого! Не делай вещей, о которых будешь потом жалеть!» - Уолкер кричал так, как никогда в жизни еще не кричал – испуганно, затравленно, будто в последний раз, и будто от его голоса, от того, насколько громко он закричит, будет зависеть завтра и следующая секунда. Истерика начала подниматься из глубин самого сердца и топить сознание. Она заполнила его – до краев.
И все, что видел Аллен, это тяжело поднимающуюся Линали, ее сжатые в кулачок сбитые руки, ее кровь, ее разодранное платье – будто его нарочно резали, потрошили, окунали в грязь, ее трясущиеся плечи, а он не мог встать, не мог заставить функционировать свои чертовы конечности, не мог найти в себе силы вырвать эту удушающую из груди боль. Не мог!..
Не мог вскочить на ноги и кинуться за ней. Не мог!..
Не мог догнать ее и успеть перехватить тонкие запястья. Нет мог!..
Он только тянул вперед руки и боялся. Боялся каждого ее неуверенного шага, каждого ее тяжелого вздоха, каждого всхлипа и тихих слов о том, что все будет хо-ро-шо.
Уолкер будто себя видел со стороны – так же как и Линали сейчас, он тысячу раз уходил за горизонт, тысячу раз делал точно такие же несмелые шаги вкупе с уверенностью в том, что его будут ждать, кусая губы и разбивая руки в кровь, сдирая и так уже обшарпанные обои на неровных стенах.
Правда теперь они просто поменялись ролями. Всего лишь поменялись… но цена за это была просто огромной – слишком большой, чтобы но мог просто так с этим смириться – не его, а ее жизнь.
Чужая, самая дорогая жизнь.
Чужая, самая дорогая улыбка.
Чужой, самый дорогой смех.
Самый дорогой…
«Линали, нет!»
Кажется, кричал даже не он, а что-то, что сидело внутри него – чужеродное, совсем ему не знакомое, но с точно такими же чувствами.
Она обернулась – медленно. Чуть наклонила голову набок и виновато улыбнулась. Вышло вымученно и как-то глуповато, слишком не к месту. Контраст этой улыбки и окружающего был просто убийственный. Убийственный настолько, что Аллен зажмурился от резко оборвавшейся жизни внутри себя.
«Есть вещи, о которых я никогда не буду жалеть».
И ушла – к противнику.
Уверенными шагами, пока Аллен пытался встать и кинуться за ней вдогонку, броситься в пекло вместо нее. Он умолял Небеса подарить ему возможность остановить ее – сейчас точную копию него самого.
И он поклялся, что никогда не простит ее, если она не вернется. Никогда не простит себя, если снова не увидит большие лучистые широко распахнутые фиалковые глаза.
Никогда!..
The worst is over now
And we can breathe again.
I wanna hold you high, you steal my pain away.
There's so much left to learn
And no one left to fight.
I wanna hold you high and steal your pain
«У каждого человека есть своя роль, и отыграть ее он должен на высоте, чтобы не портить всей постановки», - так говорил Лави, когда не был настроен шутить и дурачиться. Так говорил он, когда зимняя стужа заползала к нему в сердце начинала там плести свои тоненькие-тоненькие прозрачные ленточки-паутинки.
Аллен сидел возле него на выпотрошенном кресле – у самого окна, от которого отходил дымоподобный холодок – дыхание Зимы.
«Лучше не играть с Судьбой в детские игры. Лучше подчиниться». Говорил он, конечно же, о себе и своей проблеме – стоять в сторонке и наблюдать за тем, как уходит время, унося с собой в Долину Смерти его друзей-экзорцистов с поля боя.
Говорил и не знал, что Аллен слушал его более чем внимательно.
«Предатели – самые низкие существа», - отвечал Аллен и не знал, что Лави, потонувший в своих мыслях, все же услышал его. Услышал и выцарапал эти слова на своем сердце острой бритвой.
«Нои живут вечно, поэтому вскоре все оставленные тобою друзья погибнут, и некого будет тебе стыдиться», - вероятнее всего скажет этот отморозок Тикки и обязательно ехидно улыбнется, внутренне радуясь тому, что победил в этот раз он – и не важно, что победа в картах и в жизни весят немного по-разному и смысл несут отличный друг от друга. Ключевое слово и там, и там – победа.
«Пусть уж лучше время унесет их жизни, чем это сделаешь ты», - скажет та сторона, которая оживает только под лучами бедного исхудалого солнца, из последних сил греющего рабочие районы старого доброго Лондона. Сторона, которой есть что терять. Сторона, которая сейчас понимает его лучше, чем тот же Лави, потонувший в своих раздумьях.
Cause I'm broken when I'm open
And I don’t feel like I am strong enough.
Cause I'm broken when I'm lonesome
And I don't feel right when you're gone away.
Четырнадцатый никогда особо не любил эти районы – грязные, будто немытые беспризоники-воришки, слишком рано выбрашиеся из-под теплого маминого крыла и избитые тонкой черной плеткой жизни. Подобные этому места вызывали у него не омерзение, а удушающее чувство растерянности и пульсирующей внутри пустоты. Он будто что-то здесь потерял – что-то важное, что-то близкое не ему, а его существу.
И он искал это уже полжизни, уже половину своей новой жизни – той, которую ему подарили Небеса и маленький седоволосый мальчик.
Искал и не находил. Иногда подходил близко, слишком близко, чтобы найти в себе силы увидеть то, что способно изменить его более-менее устоявшуюся жизнь.
Слишком близко, чтобы у него хватило смелости посмотреть в глаза тому, что сильнее него в несколько раз.
Слишком близко – и он убегал обратно в свой дворец на краю Лондона, подальше от этого грязного района нищеты и вечных болезней, очага туберкулеза, логова зависти и отчаяния.
Примостившиеся с обеих сторон старые лавчонки с совершенно ненужным мусором тянулись и тянулись, казалось, до бесконечности. И он прекратил дышать, пока на горизонте не мелькнули деревянные стены, ограждавшие этот район от остального города.
Эта земля кричала под ногами – он слышал крики и голоса, молитвы. И пахло здесь смертью, кровью, болью – этого не смог укрыть даже вчерашний, но все еще белоснежный, все еще кристальный, больше похожий на просыпанную соль снег. И он чувствовал, что его связывают с этим местом отнюдь не презрение и пренебрежение – что-то большее, чем просто воспоминания того мальчика, которого он заменил в этом мире…
… Заменил.
Встал на чужое место…
… Отобрал чужую роль.
… Всего лишь замена, всего лишь второй после него – мальчишки-неудачника, который даже в любви признаться не нашел силы.
И почему этот идиот Тикки выбирает самые бедные районы Лондона, чтобы спрятаться, отдохнуть и просто слинять с работы?!
Слишком знакомый запах.
Слишком яркое солнце.
Слишком знакомая фигура.
Слишком громко все говорят!..
Слишком знакомые глаза.
Слишком белый снег для этой грязной, выброшенной Зимы.
Слишком знакомая боль.
Слишком долго он не может найти Тикки.
Слишком знакомые чувства.
Слишком задержался в это помойке в компании отбросов человечества.
Слишком знакомо дрожит сердце…
Слишком теплая осень цветет в душе.
«Ли… на… ли…»
Имя прекраснее самих лилий под проливных летним дождем. Нежнее только что распустившихся, стыдливо покрасневших роз в саду. Ближе маминого теплого запаха.
Сколько времени прошло? Сколько скурено дней? Сколько отравлено воздуха? Сколько прогнано ночей?..
И не сосчитать, если попытаться, только память предательски четко помнит то, чего помнить и не должна, что должна была отрезать – ампутировать, как ампутируют конечности будущим калекам и инвалидам.
«Ли… на… ли…»
Совсем незнакомое имя, совсем незнакомая жизнь – чужой прошлое, прошлое того, кого больше нет в живых. Нет ведь?..
Четырнадцатый знал, что вернется обязательно победителем, знал, что план – до гениальности простой – сработает, как самые точные – швейцарские – часы.
Совсем незнакомая фигура, совсем чужие мысли – в его голове?
Четырнадцатый был уверен в том, что выкинуть Уолкера из собственного тела не составит труда, нужно было только дождаться идеального момента и ударить мальчишку побольнее, чтобы он прекратил воевать за себя.
Совсем незнакомый запах умирающих лилий и совсем незнакомая бьющаяся, подобно сердцу, тоска в груди.
Неужели он что-то пропустил? Неужели в его плане оказались тонкие стенки и тайные ходы?
Совсем незнакомые глаза ночного неба, совсем незнакомая дрожь в коленях.
- Линали?.. это ведь ты?
Cause I'm broken when I'm open
And I don’t feel like I am strong enough.
Cause I'm broken when I'm lonesome
And I don't feel right when you're gone away.
Две попытки жить. Первая – замужество, вторая – рождение чужого ребенка.
Две попытки начать все заново – с чистого листа, с первой строчки. Две постановки на одной сцене с одним актером – на осколках прошлой жизни, на слезах, на криках, на разочаровании.
Маленькие три смерти – с его уходом, с уходом мужа и ребенка – уже в небо.
Три маленькие смерти как три круга ада. Как немые потоки холодных слез. Как шепот – бессвязный и безумный, как проклятье, как заклятье.
Она чувствовала, как ее трогала Зима. Там, внутри.
Она чувствовала, как Зима забирала ее к себе – в объятья, но уже после того, как оставила свою отметину.
Она видела, как Зима связывала их белыми узорами-лентами, привязывала руку к руке, ногу – к ноге, чтобы не убежала, не оставила.
Она видела, как серые птицы разбивались о камни, как кричали.
Она видела, как падало небо – на плечи, на дрожащие ладони маленькими холодными снежинками.
Она видела, как уходило солнце. Как затухала улыбка.
Ребенок. Девушка. Женщина. Всего лишь маленькая жизнь, всего лишь маленькие чувства, всего лишь маленькие мечты.
Вечная спутница Зимы. Вечная ее пленница. Подруга. Сестра. Почти что дочь или наподобие постоянного клиента в этот безразличный холод и безликие снежные барханы, обвивающий веточки иней, легкие снежинки с неба.
Израсходовала жизней даже больше, чем ей было подарено.
You're gone away
You don't feel me here... anymore
- Аллен?! Аллен! Стой!
Ее удержали только сильные руки Канды, вцепившиеся ей в запястья и оттащившие ее обратно. Ее удержали только улыбки врагов – уверенные, наглые. И тени от них расползались по полу, подобно злым шипящим змеям. Змеи эти шипели, совсем как волны того моря, в котором утонула ее первая жизнь и из ада которого достала ее Чистая Сила.
- Аллен, я прошу, не делай этого! Не смей этого делать, Аллен, ты меня слышишь?!!
Вырывалась из мертвой хватки, брыкалась, лязгалась, кричала – так громко, как могла, и почти не плакала. И даже не сопротивлялась, когда Юу почти что выплюнул низкое «предатель» в спину уходящему Уолкеру.
Развернулась Драма. Заиграли первые, еще слепые аккорды пианино. Еще не начала свой монолог скучная Зима, и даже зритель не успел подготовиться, как зал заполнился песней, слезами, болью, выходящей из-под тонких и умелых пальцев пианиста.Он обернулся – медленно. Чуть наклонил голову набок и виновато улыбнулся. Вышло вымученно и как-то глуповато, слишком не к месту. Контраст этой улыбки и окружающего был просто убийственный. Убийственный настолько, что Линали зажмурилась от резко оборвавшейся жизни внутри себя.
- Желаю тебе сдохнуть, Уолкер, - попрощался с ним Канда.
Тикки смеялся, как сумасшедший. Радовался своей победе над этим чудаковатым мальчиком, которого он принял за старикашку при их первой встрече. Радовался и убедился в том, что сил у этого пацана больше, чем у легендарного Четырнадцатого.
Роад ликовала. Граф – уже прекратил радоваться и строил планы на будущее.
Только Тикки понимал, что спектакль еще не окончен, и опускать занавес рано.
You're gone away
You don't feel me here... anymore
- Линали?
И произнес это Четырнадцатый раньше, чем успел сообразить, что перед ним стоит экзорцистка, бывшая экзорцистка Линали Ли, сестра Смотрителя Комуи… та, которая звала Аллена Уолкера обратно, та, ради которой мальчишка и сдался, ради жизни которой дал себе умереть.
Умереть ненадолго.
Потому что память у них одна – на двоих. И чувства тоже на двоих. И сердце – его не до конца. Аллен продолжал жить, правда, глубоко-глубоко в подсознании.
И пока жил Четырнадцатый, жил и он, Уолкер.
И теперь, теряя самого себя, проигрывая, казалось бы, совсем бесполезному мальчику, умершему, какому-то призраку, Четырнадцатый понял, как был прав Тикки, когда говорил о том, что людские чувства способны творить чудеса.
- Линали, это ведь ты, так?
Сгорбленная фигура остановилась и вся будто задрожала, став при этом меньше раза в два…
… Боялась.
Этого незнакомого голоса или себя?..
Обернулась.
Вздрогнул Аллен.
В глазах этого почти незнакомого человека мелькнуло то, что отдалось тупой болью в ее выпотрошенном сердце. Это был Аллен. Ее Аллен, ее любовь – похороненная, сгнившая, но все еще живая.
А Зима плакала белыми кристаллами слез, омывая историю с печальным концом.
Она стыдливо опустила глаза и попыталась прикрыться трясущимися руками свое обезображенное временем лицо, в то время, как совсем молодой и точно такой же как и огромное количество лет назад Аллен, будто завороженный, смотрел на нее – старую, немощную, больную женщину.
Он сделал шаг к ней и попытался отнять от лица руки и заглянуть в глаза, ради которых он предал, умер и снова возродился. Ради которых уснул и снова проснулся в середине этой пустой, никому не нужной Зимы…
- Уйди!..
Закричала, как кричала, когда провожала его и своего ребенка в дальний путь.
Стыдилась самой себя, своего вида. Ненавидела его и любила – отчаянно, горячо, как в последний раз.
Он смотрел на нее, будто глотал свежий воздух после тюремной духоты, будто кожей ловил солнце после тьмы.
- Это же я – Аллен. Линали, неужели ты меня не узнаешь?
Узнала – как же. Даже не позволяла себе забывать, даже не разрешала памяти стирать. Каждую секунду вышивала на ладонях, каждый взгляд перевязывала лентами.
Не забывала – не имела право во имя того, что давало ей силы жить дальше, не сломаться, не упасть.
Каждый день выводила карандашами, чтобы не потекли контуры.
Каждую улыбку подкрашивала, чтобы не выцвело со временем.
И жила – им одним, умершим. Предавшим. Ушедшим. Дышала им, пока ее целовала Зима.
- Уйди!
По-прежнему закрывая морщинистое лицо иссохшими руками, кричала, отступая назад – от него подальше.
Лишь бы не увидел! Не засмеялся над ней, не бросил презренное «ты жалка» ей в лицо, лишь бы не сломил ее до конца… заблестели мокрые дорожки меж пальцев, и на холодный снег упали горячие капельки сожаления, боли и страха
- Уйди!!!
Ее разрывало изнутри.
- Прошу, уйди!
Как когда-то просила остаться, так сейчас умоляет уйти.
И Аллен отступает, так и не заглянув в ее глаза. В глаза, в цвет которых выкрасилась его жизнь, его дыхание, сердцебиение.
Плачет, как маленький ребенок, и даже не стирает слез.
И Аллен умирает под смехом вновь ожившего Четырнадцатого – порвана нить, удерживающая его до сих пор.
Оттоптаны сны. Разобраны слова, которые он берег в себе.
Прежний знакомый блеск в стальных глазах проходит, и человек, стоявший перед ней, будто преображается – искажается его лицо, лишаясь нежной детской красоты, кривятся губы, растягиваются, стареют руки, стареет душа.
Развернулась и под его недоуменный взгляд поплелась в свою лачугу, хромая на левую ногу – старый шрам из далекого прошлого.
Четырнадцатый снова выругался на нищих, просящих денег, на Тикки, ухитрившегося спрятаться так, что сам граф не отыщет при всем своем желании, на Зиму, которая некстати оказалась слишком холодной и слишком снежной для Лондона.
Пианино замолкло, как только Зима оборвала пение и непонятно почему рванула за сцену вся в слезах. Зрители недоуменно переглянулись, и пианист, грустно улыбнувшись, доиграл свою партию.
Под громкие аплодисменты был опущен занавес, и зал, все еще хранивший привкус слез Зимы и печальных нот инструмента, опустел слишком быстро. Драма закончилась.
@темы: D. Gray-man, Фанфикшн, het, Вынос мозга, AU, Творчество
-
-
18.11.2010 в 18:57Появляется такое чувство, будто так всё и будет.
Браво автор ^^
-
-
18.11.2010 в 19:25Аригато